Через четыре месяца после моего призыва, умер отчим, австриец Франц. Он
умирал в тяжелых муках. Дышать почти не мог и, то ли в бреду, то ли наяву, бормотал:
- Несправедливым я к тебе был... Мучил я тебя Ойген. Прости меня... сын... Ты скажешь ему, Эмма?...
Его похоронили на краю поселка, неподалеку от старого казахского кладбища. Мама еще больше осунулась и сгорбилась.
Тяжелый труд, болезнь и одиночество подтачивали ее и, без того, слабое здоровье. Прожив еще с год, мама решила перебраться в другое место, в поселок Валерьевка, что лежал недалеко от большой станции Тобольской. Там жили родственники, двоюродный брат Феликс с семьей, сын Климентины, сестры моего деда. Там же жила семья моего отца. Власти долго не давали разрешения на переезд, но Захар Петрович помог. До того поселка, путь был неблизкий, но мама решилась идти. Накануне вечером, пришел старый Каирбек. Он, кряхтя, сел на табуретку, подставленную мамой, помолчал, а потом сказал:
-  Остался ты Эмма с дочка. Парень твоя далеко... Придет домой, где твоя искать?
Мама отвечала:
- Ничего, дядя Каирбек, люди подскажут. Вы вот скажите, где мы.
Каирбек продолжал:
- Моя скажет, если живой будет. Старая я совсем.  Мой жена на десять годов мала, чем я и то старый... Ну, ничего, другой люди скажет. Хороший люди много. Плохой мало, хороший больше...
Он молчал, гладя Эльзу по головке, а потом произнес:
- Отвезу я твоя до поселок. Сенокос прошла. Что Каирбек сейчас делать? Захар отпускала. Моя хотел могила аке и ата побывать и сын, Ермек, недалеко от твоя поселка живет. Давно я внук не видала...
У мамы слезы выступили из глаз. Она схватила руки старика, трясла их и, всхлипывая, повторяла:
- Спасибо, спасибо дядя Каирбек...
Он пытался освободить руки и смущенно бормотал:
- Ты чего дочка? Не нада дочка... Хороший человек помогай радостно. Аллах все смотрит. Ты помогай, тебе помогай... Мой младший сын, на война кто-то помагай, раненый приноси. Он письмо из госпиталь писала... А Ойген, другой добрый человек помогай, тогда все хорошо будет...
     Они ехали долго. Старая лошадь медленно тянула телегу. На второй день, в стороне от дороги, Эльза увидела большое дерево и спросила:
- Дедушка Каирбек, смотрите, дерево совсем одно. Как оно тут очутилось?
Старик ответил:
- Эта дерева давно тут. Дед моей деда говорила, что Аллах его посадила, Мы спать там будем. Там лежит моя аке и ата, тоже.Лошадь, повинуясь непонятным нам, словам хозяина, свернула с дороги и повезла нас к дереву. Вблизи, оно оказалось старым тополем, верхушка которого была расщеплена ударом молнии и высохла. Рядом располагалось небольшое мусульманское кладбище. Когда мы остановились неподалеку, Каирбек снял с телеги две кошмы  и расстелил их на земле. Развел рядом костер. Потом распряг лошадь, стреножил ее и пустил пастись. Положив возле нас свою дорожную
котомку, он сказал:
- Кушайте тут. Бери моя сумка, что там есть. Спать ложись, а моя к ата пойдет.
Он взял из телеги небольшой домотканый коврик и ушел. Мы смотрели, как он
идет, переваливаясь с ноги на ногу. Подойдя к одной из могил, в виде саманного домика, Каирбек расстелил коврик, пустился на колени и стал молиться. Время от времени он кланялся своему Богу.
Рано утром, чуть забрезжил рассвет, Каирбек разбудил спутников. Они собрались и бричка тронулась. Дед долго молчал, а  потом произнес:
- Дождь будет. Птица низко летай, мало кричи. Еще рана на нога сильно болеет.
Эльза спросила:
- А откуда у тебя рана на ножке? Собака покусала?
Каирбек улыбнулся, а потом, став серьезным, стал рассказывать:
- Была это давно. Тогда немец, первый раз, приходила...
Эльза перебила:
- Какие это немцы? Мы?
- Э, дочка! Какой вы? Вы наши немец, а то, чужой немец! Тогда еще царь была. Сказала царь брать казах на война. Людей забирала солдаты, скот забирала... Была в тургайская степь джигит. Амангельды его народ называла. Не хотел он, чтобы царь народ обижала. Собрала он другой смелый джигит и не давла царь в степь командовать. Я с ним тоже была. Отец была, и брат... Летом пришел в степь много-много солдат. Аул зажигал, дети и жена убивал. Мы нападала на них, но много их была. Мы отступала в степь, а солдата за нами гналась. Один мой уже догоняла, стреляла, в нога попадала и конь убила. Лежал я на земля, как мертвый. Он подошла, а я тесак ему в живот...  
Каирбек задумался, а потом продолжал:
- Молодой совсем солдат была. Волосы белый-белый! Лежит на земля и нога, сгибает и разгибает. Больно ему. Я рядом лежала. Жалко-жалко стало солдат. Дома мамака ждет...
Эльза со страхом смотрела на деда, а потом спросила, почти шепотом:
- А потом что было?
Дед долго не отвечал, а затем, вздохнув, сказал:
- Много чего была. Война была. Отец на сына пошла, а брат на брат. Потом скот у казахов забирала Советская власть. Наш и другой аулы в кучу собирала, артель делала. Потом голод была. Скот много в артель, а трава, кругом артель, мало. Далеко не гоняй. Вечером домой пригоняй... Много-много годов казах по весь степь гуляла. Кони пасла, овечка пасла. А теперь корова жир не нагуляла, артель мало сена запасала. Скот много дохлый зимой сделался. Голод сильный сделался. Много казах от голод умер. И русский тоже много умер.  Ата забрал ночь свой конь и в степь ушла. Замерзла он там. Весна человек нашла его. Возле старый тополь я закопала его...
Он замолчал. Мама, нарушив долгую тишину, сказала:
- Вы, дядя Каирбек, как будто мою жизнь рассказали. Про артели и о голоде тоже.
Старик ответил:
- Да, много горе наши люди пробовал: казах, немец, русский. Все пробовал, кто больше, а кто меньше...
К обеду, недалеко от берега Тобола, Каирбек оставил нас. При расставании он сказал:
- Вам по эта дорога. Близко ваш деревня. К вечеру дойдете. Мой поедет в та сторона. Там аул моя сын... А твоя Эмма сын придет домой. Ты только дожидайся. Да будет с вами Аллах!
Его повозка медленно покатила своим путем, а мама с Эльзой пошли в другую сторону, вдоль берега реки, густо поросшего талой, вслед за ее течением.
      Родственники приняли их хорошо, хотя и самим трудно жилось. На первое
время, приютили и без них в тесном домишке. Маму, колхоз направил работать дояркой. Трудно им было. Мама сильно болела, но вынуждена была работать, чтобы не умереть с голоду Эльзе и ей.
     За стеной бушует метель и еще не совсем рассвело. Эльза натягивает большую, не по  возрасту, фуфайку, укутывает голову куском старого сукна, вступает в латаные - перелатаные валенки и выходит на улицу. Нужно идти. Мама ждет на ферме. Эльза на ощупь бредет по сугробам, потому, что тропинку занесло. Сильный ветер бросает в лицо хлопья снега, не дает открыть глаз. Эльза чувствует, что идет слишком долго, а фермы все нет. Страх сжимает сердце. Она бежит и кричит. Ее голос тонет среди бушующей стихии. Она выбивается из сил и уже ползет на коленях, разгребая снег руками.
Ее голова натыкается на что-то мягкое. Эльза соображает, что это стожок соломы, что на окраине поселка. Теперь она знает куда идти. Наконец она доходит до фермы. Мама встречает дочь у дверей и с тревогой спрашивает:
- Ты почему так долго, доченька?
Эльза всхлипывает, уткнувшись лицом в мамину телогрейку, и отвечает:
- Заблудилась я...
Мама заводит Эльзу под крышу, отводит в темную пристройку и, с
Опаской,  прислушиваясь к звукам и шорохам, дает ей кружку с теплым, таким вкусным молоком. Немного попив, Эльза рассказывает матери, что с ней произошло. Мама прижимает ее к себе и плачет, приговаривая:
- Доченька, доченька...
     Моя мама умерла ранней весной, прямо на работе. Родственники похоронили ее на большом кладбище, в той части, что власти отвели под могилы "врагов народа". Креста не поставили и надписи не сделали. Это было запрещено. Эльза стала жить у дяди Феликса.