В Савинку Алексей приехал в половине дня. Быстро рассчитался с лавочником Корнеевичем за деготь и, не мешкая, поехал вдоль длинных и прямых, как струна, улиц Савинки, тянувшихся вдоль Торгуна, взывая:
— Де-гтя!., Де-егтя!..
Он с увлечением рассматривал большие деревянные одноэтажные и изредка двухэтажные дома под железной кровлей, с жестяными петухами на коньках, затейливые кружевные узоры из дерева и жести на фронтонах и ставнях. Рядом с большими домами теснилась масса маленьких, покосившихся подслеповатых мазанок-хат с глиняной крышей, с жиденькими, в три-четыре доски воротами, а то и без заборов и ворот. Такие теснились подальше от Торгуна, на Голопузовке.
Несмотря на то,  что в селе были лавки, торгующие дегтем, торговля у Алексея шла споро.
К исходу дня Алексей вторично явился в лавку. Корнеевич распалился:
— Кто тебе дал право торговать дегтем на селе? Нет тебе дегтя! Так и передай отцу!..
Алексей клялся, божился, что это он сделал по неопытности. Корнеевич еще раз выругался и сдался.
Проезжая в сторону постоялого двора, в одном из переулков Алексей услышал причудливые звуки скрипки. Он завернул лошадей поближе ко двору, спрыгнул с мажары, прислонился к углу хаты и с замиранием вслушивался в незнакомую мелодию.
— Вам кого? — спросила внезапно появившаяся из-за его спины девочка.
— Мне? Мне никого. Вот слушаю... Хорошо играет...
Девочка скрылась во дворе, умолкла скрипка. Алексей было уже собрался уходить, когда увидел подходившего крупного, с красивым и мужественным лицом мужчину в черной косоворотке. Тот улыбнулся, спросил:
— Чем могу служить?
 - Здравствуйте. Я ехал мимо и услышал скрипку.

Это вы играли?
— А ты чей? — в свою очередь спросил мужчина. Алексей рассказал о себе.
— Ну что же, заезжай во двор. Места хватит, заночуешь, а завтра и по делам.
Алексей  был  рад  приглашению.  Приладив лошадей, зашел   в   саманную   столярную   мастерскую.   Все   стены мастерской  были  увешаны  инструментом  и  поделками. Меж двух окон над столом висели географическая карта, скрипка и мандолина. Хозяин принялся за работу.
— Сам играешь?
— На двухрядке и мандолине.
— О! Это уже хорошо,— сказал хозяин и подал мандолину.  Подладив  настрой, Алексей  сыграл  подыспань.
— Молодец, Алексей.
— А вас как зовут? — осмелел парень.
— Андриан   Шайкин.   Отец   у  тебя   чем  занимается?
— Ямщик.
  - То-то и видно, лошади у вас добрые. А ты, значит, торгуешь?
Алексей замялся.
— Торговать  проку мало,  а  в  наймы  в  своем  селе не хочу. А как тут у вас насчет земли и работы?
— Насчет земли у нас,  как и  у вас,  порядки  одни, странним   особо   туговато.   Конечно,   если   есть   добрая мошна, то земля найдется и в собственность, и в аренду. Приехал тут у нас один, присмотрелся и бахнул участок разом за девяносто тысяч рублей, да так и стал в один ряд с помещиками. А за гроши здесь земли не купишь. Что касаемо работы, то летом задарма хоть на гати пруд ПРУДИ, себя    прокормишь, а    на    семью как придется. По осени и за харчи не берут. Есть тут у нас на базаре своя савинская  биржа  разоренных  и  батраков,  каждое воскресенье, да и в такие дни, от зари дотемна бедолаги толпятся человек по триста-четыреста, за гроши и пшенную похлебку себя продают, и то редко кому удается.  Разве только,  что молодым,здоровым  вроде тебя... Ну, а как там в ваших краях, народ не бунтует?.. *- А ,кто его знает.  Вроде в  Иловатке, Ннколаевке,да и в Камышине неладно, а что там...— Алексей пожал плечами.
Андриана с Алексеем позвали вечерять. Алексей бы¬ло попытался отказаться, но это не удалось.
Войдя в хату, Алексей растерялся. За столом сидела семья — восемь человек. Но растерянность в гостепри¬имной семье быстро растворилась.
...Убирая со стола посуду, Степанида увидела в окно святого отца Иннокентия.
— Андриан, неси скрипку, батюшка идет,— предупредила она,— пожаловал артист.
Андриан не любил попов, но приход в их дом отца Иннокентия всегда был поводом к забавам и шуткам, так как после второй выпитой рюмки водки его ноги сами просились в пляс. Тогда Андриан доставал скрипку, а батюшка, приподняв рясу, начинал отплясывать. Дети с удовольствием смотрели на это представление.
Отец Иннокентий, невысокого роста, с жиденькой бородкой, был постоянным «гостем» Андриана и не только по причине «повеселиться», о чем знал Андриан и всегда держал для него про запас рюмочку. По той же причине в общении друг с другом они всегда были осторожно сдержанны.
— Доброго здравия Андриану Семеновичу, Степаниде Яковлевне! — запричитал батюшка, переступая через порог короткими с широкими голенищами сапогами.— Мир и благополучие вашему дому...
— Присаживайтесь. Что стряслось? Или просто так, проведать? — спросил Андриан.
— Пока господь милует...— сказал батюшка, подозрительно поглядывая на сидевшего в углу Алексея, и провел пальцем ниже кадыка: — Не ладно...
— С перебору?
— Святость и усердие к мирянам, да их божья благодать к господу богу, вот и вся причина.
— Это у кого же так?
— Соборование болящего, да поможет ему господь.
Андриан достал графинчик, Яковлевна пару огурчиков. Святой отец мигом перевернул рюмочку, пихнул пальцами под язык щепотку житного хлеба.
— А что, соборование помогает?
— Перед страхом возмездия за грехопадение болящего — утешение господне. А  вот мне  почему-то  кажется  все наоборот, это «е утешение, а наведение ужаса смерти на больного. — Не богохуль, Семеныч.
_ Я не богохулю, я просто спрашиваю вас, а вы обязаны мне пояснить.  Вы, святые отцы,  на каждом слове утверждаете,   что   «на   все   воля  божья»,   болезнь  тоже «воля божья», значит,  бог решил кого-то за что-то наказать   болезнью,   чтобы   упрятать  его   в   потусторонний свет или тьму,  в ад или в рай. Тогда зачем вы, святые отцы, идете против воли бога и путем соборования пытаетесь задерживать, утешать  или выпрашивать  божьей милости для прощения грехопадшего? Значит,  вы тоже ради   чего-то   идете   против   «воли   божьей».   По-моему, это   ваша   недисциплинированность,   или   прямой   вызов «божьей   воле»,   или  тут  есть  еще  что-то  другое,   чего не знает наш безграмотный обыватель, чем его дурачат? Святой отец слушал Андриана с раскрытым ртом:
— Помилуй бог, ересь несешь, Андриан. Всемогущий господь одинаково милостив ко всем и может помиловать всякое грехопадение,
— Ну, если господь так всемогущ и милостив, так лочему же он за миллионы лет существования человеества не помиловал ни единого человека и не дал ему бессмертия земного? Неужели на земле нет ни единого человека, достойного богу?
— А жизнь, жизнь-то, она существует не только раз, она есть вечность.
— Мне, батюшка, кажется, что все вы, служители культа, и сами не верите ни в вечность загробного существования души, ни в дьявола и черта.
Батюшка закрестился.
— Что вы говорите? Сатана вас попутал, помилуй бог.. Андриан налил вторую рюмку. Отец Иннокентий поглядывал то на дверь, то на рюмку.
— Ну, полно вам, батюшка, гневаться, мы же народ непросвещенный, может, и ошибаемся...
Батюшка выпил.
Андриан принес скрипку, подмигнул Алексею. Тот взял мандолину. Ударили «Камаринскую». Батюшка, расправляя полы рясы, пошел по кругу, бросился в пляс. Алексей, сдерживая душивший его смех, до боли кусал губы. Батюшка ходил по кругу, кричал: «Места! Места мало!» Но Андриан подал знак, что время готовиться ко сну. Отдышавшись, батюшка опростал еще рюмку и отбыл восвояси. Алексей уснул на спаренных скамейках в столярной мастерской. Но вскоре проснулся от толчка в плечо, увидел перед собой урядника с неизвестными и стоявшего за ними с лампой в руке Андриана Шайкина,
— Забирай своих лошадей и вытряхайся на постоялый двор! — распорядился урядник.
Алексей понял, что в доме идет обыск. Быстро запряг лошадей и выехал со двора.
В Кайсацкое Алексей приехал к исходу следующего дня. Вечером, перед сном во флигеле Забастровых, где жили служанки и куда поместили на ночь его, он спросил конюха, Романа, который привел его во флигель:
— Кто этот?— И показал на чернобородого мужчину.
— То Панько. Самый главный савыньский колодизник. Шо колодизи копа. Ты бачив, яки у него здоровенни ручищи? Як визьме за горлянку, и на тим свити каганцив ны побачишь! Трошки хозяину помога, а бильше з хозяйскими дочками по хуторам, по селам мыкается. Все собрания проводят за чку-то думу, та за хрысьтянскую долю агитируют, царю помошников выбирают. Ох и сыльна  дытина!
— А девчата все хозяйские?
— Хозяйских тры — Санька, Валька та Нинка, остальни саратовские студентки. Тут их бувае як намыста.
Под утро Алексей проснулся от шумной беготни зо флигеле, а открыв глаза, снова увидел перед собой тучного жандарма и двух вооруженных казаков за его спиной.
— А ну-ка, поднимайся. Быстро, быстро!..
Не понимая в чем дело, Алексей натянул рубашку, штаны. Его тут же обыскали и отвели во двор к амбару, куда вслед за ним привели савинского колодезника Пантелея, служанок, приказчика. Алексей понял: поместье окружено жандармами и казаками. Шел обыск. Через большие окна дома Забастровых было видно, как по комнатам метались жандармы, а в зале в нательном белье спокойно стоял высокий мужчина. «Видно, хозяин»,— подумал Алексей.
Колодезник Пантелей внимательно смотрел в окна. Служанка, стоявшая рядом, всхлипнула:ратовских студентов, как червя у паршивой овцы. Зазеваешься — прокламаций в мотню напихают, весь задок тарантаса исклеют. Ящики всегда нужно держать взаперти. А сам-то не всякой правде верь. То бишь нашему брату все одно вертеться как белке в колесе, даже при золоченой власти. А царь-то, он, может, и не всем хорош, а казакам он и за Емельку и за Стеньку все простил. Казаков к себе ближе держит, да какая-никакая и поблажка им есть... Я уж староватым становлюсь, а тебе еще, может, доведется и казаковать, сам знаешь, руки тянутся к земле...
«Ну кто, где и как это сделал? — ломал голову Алексей.— В Савинке? В Кайсацком? Андриан! Нет, не похоже. Может, Роман? Тоже нет. А может, эти девицы или савинский колодезник Панько?..»
В эту весну, незадолго до начала пахоты, Христофор Чекмарев собрался порыбалить. Место было выбрано на крохотной незатопляемой пуповине островка, люби¬мого места Алексея, закрытого с трех сторон деревьями и тальником, с крутым откосом к воде и большой глубиной.
По четвертому дню рыбалки Христофор проснулся еще до наступления рассвета. Алексей спал вниз лицом, разбросав ноги и руки. Христофор снял с себя пиджак, набросил его на сына, вылез из шалаша. Подергал по очереди завозни: «Что-то есть...» А когда небосвод окрасился в оранжево-красный цвет, тронул Алексея.
— Вставай, сынок, посмотри какая вокруг красотища! — И тут же добавил: — На двух завознях опять что-то есть. Вставай, переберешь сети и станем менять насадки.
С трудом одолевая дремоту, Алексей промыл глаза и, борясь с течением, поплыл на лодке к сетям. Уцепился за пучок тальника, и вдруг среди тишины ему почудился где-то совсем рядом, со стороны большой воды, слабый человеческий стон. Алексей прислушался. «Нет, это мне показалось». Все сети были забиты лещами и плотвой, наполовину объеденными раками. Он стал распутывать их и опять услышал стон. Бросив сети, он вслушивался. «Где это?» Алексей невпопад греб весла-— Ого!.. А како ж ты сюда попала? Девушка молчала.
— Есть хочешь? Мигом уху сварим,— вскочил Алексей.
Девушка молчала. Отец заварил рыбацкую уху, присев около Василисы, запричитал:
— Ты вот че, девка, взяли мы тебя на суку полумертвой, Алексей вон надел на тебя свои подштанники и сорочку, стесняться здесь нечево. Коль не сдюжишь, отвезем в больницу, а нет, с темнотой возьмем домой, нас ты не боись, а зараз подымайся, коли сможешь, ушицы покушать надо, пользительно.
К вечеру Алексей с отцом сняли снасти, выпустили ненужную насадочную рыбешку, усадили между бочаг с осетриной Василису, не становившуюся на ноги, налегли на весла...
С реки Алексей сбегал в село за подводой, захватил для спасенной платье.
Сразу после рыбалки Христофор уехал на целый месяц в Покровскую. Василиса уже сама ходила по комнате, шепотком рассказывала Лидушке — сестренке Алексея сказки, наедине шептались с матерью Алексея, растиравшей ей ноги и спину травами, настоянными на спирту, вечерами она слушала тихие и грустные напевы Алексея о нелегкой жизни ямщика.
Оставаясь одна дома, Василиса тут же прятала голову под подушку, подавляла рыдания. Ей хотелось скорее встать на ноги и уйти, бежать, бежать куда глаза глядятг бежать так же, как в ту темную ночь, когда она, не думая о смерти, бесстрашно бросилась под гребные колеса парохода в темную пучину большой реки.
— Ну не губи себя, успокойся,— утешала мать Алексея, заставая ее рыдавшей,— ты же вон какая ладная, как на заказ точена, еще ой как будешь счастлива,, а свою маму с того света не вернешь, поживи пока у нас...
Как-то к вечеру Наталья пошла в лавку. Вернулась испуганной, в слезах, чего не могла не заметить Василиса. Положив на стол соль, хозяйка вышла в сени к Алексею, возившемуся с деревянным коробом.
— В лавку за солью ходила, так тама только и гутарят: «Колдуны опять берутся за свое, из тальников к себе в дом притащили русалку на нашу беду и прячут ее  дома».   Собираются     вытащить   ее   всем  людом  на показ.
— Тише, там все слышно,— шепнул Алексей. Но было поздно. Василиса все поняла.
— Фома раскосый,— тихо продолжала Наталья,— прямо в лавке при всех грит: «Ну, как ваша русалочка? Может, покажете? Аль красным петухом ее оттеля спугнуть? А??»
На рассвете, еще до первого пастушьего рожка, Василиса сквозь слезы стала благодарить Алексея и Наталью за дарованную ей жизнь, за ласку.
— За все отплачу потом. Вот только ты, Леша, вывел бы меня на дорогу, за село?
Уговоры были напрасны.
Наталья положила в сумку краюху хлеба, четвертинку сала, баночку осетровой икры, повязанную лоскутком, дала Василисе на голову свой платок и, целуя, разрыдалась.
По дороге за село, Алексей пытался уговорить ее остаться, но она как воды в рот набрала, молчала.
— Ну куда ты пойдешь? Кто и где тебя ждет? Прощаясь, Алексей сунул в ее сверток свои скопленные три рубля.
— От меня, на память,— сказал отворачиваясь.
За селом Василиса бросилась в сторону, подальше от дороги к ковыльной падинке, припала лицом к земле. Задрожали ее плечи, никем не стесненная, заголосила вволю...