Пролог
- Ойген! Ойген! Иди домой! Уже совсем стемнело!
- Ja! Ich komme gleich! (1)
Хлопнула балконная дверь и снова стало тихо, на окраине небольшого старинного городка, спускающегося к тихой Ляйне. Только шум ветра в кронах деревьев близкого леса и отдаленный грохот проходящего поезда, нарушают сонный покой...
- Витя, будем ужинать?
- Давай чуть позже. Посмотри, что показывают по телевидению! Смотри сколько людей и какая радость на их лицах! Вон, Вильнюс включили!
- Еще бы, дождались! Теперь они чувствуют себя увереннее, чем до первого мая (2). Люди строят планы, мечтают о счастливом будущем! А может это только мечты? Помнишь, как мы мечтали о том, как будем жить в Германии? Как давно это было! Скоро девять лет будет... Женя здесь родился... По-немецки говорит лучше, чем по-русски.
- Кстати, Вера, я давно хотел тебе сказать, что нужно больше говорить с детьми по-русски. Даша еще в Союзе родилась, а стала забывать родной язык. Нельзя обрывать родных корней.
- Ты сам забываешь о своих корнях. Когда в последний раз звонил старикам в Казахстан? А братьям в Сибирь? Уже месяца три прошло, как ты в Троицк звонил, когда Вовку с днем рождения поздравлял.
- С этой западной жизнью совсем завертелся! Сама знаешь, что едва работы не лишился. Родителям завтра позвоню, теперь у них глубокая ночь. Как они там? Старенькие совсем... Болеют...
- Витя! Как им было сохранить здоровье? Они столько пережили... Особенно мне отца жалко. Что он только не перенес бедненький!
- Да,... все было. Голод был, холод и издевательства... Знаешь Вера, я часто думаю и поражаюсь, как наши старики, преодолев столько невзгод, не зачерствели, не озлобились?
- Да, Витя, судьбу скольких людей исковеркала война эта, да еще Сталин... Многие пострадали, не только немцы. Возьми чеченцев. Их тоже швыряли из одного конца страны, в другой. И сейчас им нет покоя...
- Я думаю, что трудная судьба народов бывшего Союза, их подвиг в борьбе с фашизмом, умение в ужасных условиях сохранить человеческое достоинство - все это, в той или иной мере, способствовало тому, что наша семья в благополучной Германии сегодня и тому,  что сейчас мы на экране видим. Вон, опять показывают! Из Риги репортаж...
   
Часть первая
                                                    Сумерки
Глава первая                           
                                                    Ранние годы
                                    Буря мглою небо кроет,
                                    Вихри снежные крутя.
                                    То как зверь она завоет,
                                    То заплачет, как дитя...
                                    То как путник запоздалый,
                                    К нам в окошко постучит...
  Я вздрогнул, а потом, сквозь полудрему, сообразил, что это ветка старой березы царапнула по окну, за которым разгулялось ненастье. А в большом доме было тихо и уютно. В печи весело потрескивал огонь. Я лежал на кровати вместе со своим дедушкой, забравшись головкой ему подмышку. Дедушка, которого я называл папой, рассказывал стихи русского поэта, выученные очень давно. Он закончил четыре класса в поселковой школе. Я почти ничего не знал по-русски, и мне многое было непонятно. Дедушка терпеливо пояснял мне.
        Мне шесть лет. Родился я в год смерти Вождя. Село наше большое, затерялось в приволжской степи. До ближайшей железнодорожной станции Палласовка больше двадцати верст, но там я ни разу не был. Там часто бывал дедушка по хозяйским делам. Обычно, раз в два-три месяца, он возил туда продукты, произведенные в своем хозяйстве. Еще накануне, он основательно готовился к поездке: подгонял упряжь, укладывал в бричку и приторачивал груз, на ночь сытно кормил пару серых лошадей. Мама собирала котомку в дорогу. Соседи делали заказы на те вещи, которые нельзя было приобрести в сельской лавке. Утром я вставал вместе с дедушкой, в час, когда небо только-только серело, от идущего с востока солнца. Дедушка делал последнюю ревизию нехитрому походному имуществу, садил меня рядом с собой, и мы трогали. Моя мама провожала нас грустным взглядом.
  Наша усадьба, из двух домов и хозяйственных построек, стояла на окраине села. За ней начиналась степь. Как она была хороша в начале лета! Это было необозримое море серебристого ковыля, редко перемежаемое оврагами и невысокими холмами, на скатах которых чернели бугорки, насыпанные сусликами. Солнце уже встало и словно обрызгало степь чистым оранжевым светом. Мы ехали молча. Только звонкое пение жаворонков и фырканье лошадей нарушали покой раннего утра.
   Примерно в версте от села, дорога пересекала Черный Яр, по дну которого протекала безымянная речушка, берега которой густо поросли ракитником, да кое-где серели осины и белели изящно изогнутые станы березок. Дедушка рассказывал, что много лет назад в яру, были убиты, неизвестно кем, купец Мархель и его сын Зигфрид.
 Перед спуском в яр заканчивалось мое путешествие. Дед ссаживал меня с брички,  слезал сам, целовал меня в лоб и говорил:                                                               
- Беги к маме сынок.   
Затем он легко взбирался на бричку и двигался в неблизкий путь. Я смотрел вслед, пока сначала лошади, потом повозка и, наконец, силуэт дедушки не спускались на дно, погруженного в тень, оврага. Мне становилось немного страшно, одному в необъятной степи и я, вприпрыжку, бежал к селу, погружая в прохладную дорожную пыль свои босые ноги. Наконец из-за бугра показался шпиль старой, полуразрушенной кирхи. Значит, село недалеко. Сердце готово выскочить из груди, и я перехожу на шаг. Теперь я внимательнее всматриваюсь в просыпающуюся природу. Пение птиц стало громче. В небе парит степной орел. Через дорогу прошмыгнула ящерица и зашуршала в придорожном бурьяне. Стало слышно пение петухов. Вот старая ива склонила ветви к усыхающему пруду. Полевая дорога огибает пруд и вливается в окраинную улицу села. По улице, звеня колокольчиками, движется стадо. Сзади, с огромным кнутом на плече, плетется старый Готфрид. Его зычный голос слышен во всех переулках окраины:
- Солнце давно встало! Коровки хотят кушать!
Запоздавшие хозяйки торопятся выгнать скот в выходящее из села стадо.
Готфрид - известная фигура на нашем конце села. Он пользуется репутацией горького пьяницы и человека не в своем уме. Из разговоров мамы с дедушкой я знаю, что в годы войны с немцами в село приходили военные и забирали по одной лошади со двора. Готфрид никак не хотел расстаться со своим пегим мерином, был избит солдатами, после чего повредился умом.
     Ну, вот и овин, на углу нашего подворья. Я открываю заднюю калитку и мимо огорода, среди которого одиноко стоит старая яблоня, посаженная еще отцом моего дедушки, прохожу во двор.
- Мама! Мама!- зову я.
Никто не отвечает, а только слышится шум переставляемых ведер. Я вбегаю под низкий навес коровника, прохожу в дверь и в сумраке вижу худой силуэт матери, склонившейся над ведрами.  Обернувшись на шорох, она всплескивает руками, обнимает меня и ласково говорит:
- Где ты так долго бегал, mein Schatz? (3) Я уже подоила коров и успела выгнать скотину в поле, а тебя все нет и нет...
- Я бежал домой от Черного Яра! Мне было так страшно! Отто тети Фриды говорил, что там до сих пор бродит тень Зигфрида!
- Глупенький ты мой,- шепчет мама и еще сильнее прижимает меня к своей груди.
Через минуту я осторожно освобождаюсь из маминых сильных рук. Я тороплюсь. У меня есть очень важное дело. Я бегу на другой конец усадьбы, отодвигаю доску в ограде, вылажу наружу и сажусь на корточки, прислонившись к задней стене сеновала. Солнце слепит мне глаза и я, прикрыв их рукой, пристально смотрю вдаль, на тропинку, взбирающуюся на пригорок.
  Сюда я прихожу почти каждый день, чтобы встретить отца. Он давно живет с другой семьей, на другой улице. В гости я туда не хожу, мама не позволяет. Я сижу и жду. Наконец на тропинке появляется высокая фигура папы. Из-за солнца я не могу разглядеть его лица, но знаю, что он улыбается. Я бегу ему навстречу, но спотыкаюсь о придорожный камень и падаю. Подходит отец и поднимает меня с земли. Я всхлипываю, но не от боли, а от обиды, что не получилось, как обычно, с разбегу уткнуться в папины колени. Он гладит меня по голове, прижимает на мгновенье к себе, а затем опускает руку в карман рабочей куртки и протягивает мне леденец с налипшими пылинками. Потом он отстраняет меня и, не оглядываясь, продолжает путь к  кузнице, где он работает.
  В доме мама хлопотала у печи. Пахло только что испеченным хлебом и парным молоком. Я прошел в соседнюю комнату, всегда чисто прибранную. Это была светлая комната, где праздновали семейные торжества и принимали гостей. Три окна выходили в палисадник со стороны улицы, а два смотрели в сад. Справа, от двери, стоял добротный платяной шкаф. За ним, у стены, стояли четыре стула, оббитые зеленым  бархатом. Над ними, в простенке между окнами, висело большое распятие. В центре комнаты стоял стол, покрытый белой льняной скатертью. На середине стола расположилась фигурка пастушка играющего на дудочке. Эту статуэтку дедушка привез маме в подарок из Покровска, большого города, раскинувшегося на берегу Волги. Эта поездка на ярмарку давно стала семейным преданием. Пол помещения устлан домоткаными дорожками из разноцветных лоскутков. Слева, от двери, висела небольшая полка, на которой стояли несколько книг, и лежала большая стопка журналов, которые дедушка выписывал из самого Саратова! Он любил читать о домашних животных и уходе за ними; о том, когда лучше сеять пшеницу или как выращивать свеклу. Журналы были с рисунками, и я любил их рассматривать. Но особенно меня интересовала большая тяжелая книга в клеенчатом переплете. Я мог часами перелистывать ее плотные гладкие страницы с множеством рисунков. Некоторые рисунки были цветными! Здесь можно было увидеть непроходимые дебри с чудными деревьями, пейзажи скалистых морских побережий, полуодетых людей с раскрашенными лицами, диковинных зверей... Однако, вершиной моего детского счастья, были минуты, когда я мог похозяйничать в ящичках старинного секретера, который стоял тут же, под полкой. Его коричнево-матовая поверхность была покрыта затейливой резьбой и хранила следы былой лакировки. Ножки были изящно изогнуты, а металлические ручки ящичков были сделаны в виде крыльев птицы. Я любил отмыкать верхний ящик, который дедушка всегда замыкал маленьким ключиком. И в этот раз, я взял с привычного места ключик, принес стул от противоположной стены, взобрался на него и осторожно открыл заветный ящик. Здесь лежали несколько пожелтевших бумаг и фотографий, аккуратно перевязанных голубой тесемкой. На одной из фотографий был запечатлен молодой дедушка в шляпе, стоящий рядом с бабушкой, которая сидела на стуле. Позже, когда я  научился читать, то  смог прочесть тисненую надпись" Покровск. 1908 год". Здесь же лежала желтая луковица карманных часов, с серебряной цепочкой. На верхней части был вычеканен тонкий орнамент из переплетающихся растений и животных. Такой же орнамент опоясывал бок луковицы. Снизу была выгравирована надпись" Мастер .Парфянинов". Подержать этот предмет, почувствовать в руках тяжесть и холодок металла - было пределом моих детских мечтаний. Я нажал на едва заметный рычажок. Приподнялась крышечка, открыв взору, темный циферблат с позолоченными стрелками и стала слышна нежная мелодия...
- Ойген! Ты опять трогаешь дедушкины часы! Если он узнает, то будет сердиться.
- А почему он будет сердиться?
- Эти часы достались от его папы и поэтому очень дороги ему, как память. Замыкай ящик, и пойдем завтракать. Я уже сварила кашу.
   После завтрака я выполнил нетрудные детские обязанности по хозяйству: принес из колодца, что стоял в огороде, воды домашней птице, отнес охапку сена двум верблюдам и выгнал, неподалеку в степь, маленьких телят.
  С нетерпением я ждал встречи со своими приятелями, соседскими мальчишками, Вилли и Отто, чтобы похвастать, что ездил с дедушкой аж до Черного Яра, а оттуда бежал быстрее ветра потому, что за мной гналась тень Зигфрида.
  Выйдя на улицу, я увидел Вилли, сидящего на куче хаотично наваленных камней и бревен у их старого дома. Его отец давно собирался поставить новый дом и уже просил дедушку, по-соседски, подсобить ему. Вилли был на год старше меня и собирался осенью в школу. После обсуждения темы о Зигфриде, он повел меня к себе в дом и показал приготовленные к школе азбуку, перья и четыре тетради с разлинованными листами. Я смотрел на эти богатства и жутко
завидовал Вилли. Мне тоже, очень хотелось идти в школу.
  Выйдя на улицу, мы встретили Отто и вприпрыжку помчались к старому пруду. Вилли и я, с разбегу, плюхнулись в мелкую заводь и стали играть в догонялки. Прохладная вода обжигала разгоряченные тела. Отто что-то кричал с берега, но мы не слышали его. Вдоволь нарезвившись, мы вышли на каменистый берег, уже отдававший жаром нагретых солнцем камней.
- Вы что так сразу прыгнули в воду? Не посмотрели, нет ли там чего?- спросил Отто.
- А что там может быть?
- Вы разве не знаете, что в этом пруду, три года назад, нашли утопленника?
- Знаем, но это было давно,- ответил Вилли.
Отто, почти шепотом, произнес:
- Его дух до сих пор там живет и ждет, кого бы утащить на дно.
- Кто тебе это сказал?- спросил я.
- Тетка Монека всегда говорит, когда мы с Эрной навещаем ее, чтобы мы не купались в пруду, на окраине села. Она говорит, что душа утопленника не найдет покоя до тех пор, пока не утащит на дно кого-нибудь.
Я ответил:
- Мой дедушка говорит, что это женские россказни. А я не боюсь никого: ни утопленника, ни Зигфрида, потому, что я - Миллер!
- А я Отто Дитрих. Ну и что?
- А то, что мы, Миллеры, всегда смелые и сильные!
- Подумаешь силачи!
- Да, силачи! Пойдем Вилли к дяде Штефану, он обещал дать покататься верхом, на его Вороном.

* * *                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                    
        Минуло три дня и сегодня, к вечеру, дедушка должен возвратиться из поездки на станцию. Загнав коров и овец, пригнанных из степи старым Готфридом, я стал просить у мамы разрешения пойти с Вилли в степь, встречать дедушку.
- Не заходите только далеко,- отвечала она.
        Вечерело. Диск солнца, наполовину скрывшийся за далекими холмами, колыхался в призрачном мареве исходящего от земли воздуха. Мы весело шагали по теплой пыли степной дороги. Не прошло и четверти часа, как на фоне темнеющего горизонта мы заметили едва виднеющуюся точку. Через некоторое время уже можно было различить движущуюся повозку. Мы наперегонки помчались навстречу.
- Здравствуй, папа!- еще издали закричал я.
Когда мы приблизились, то дедушка крикнул:
- Что сынки, решили меня встретить? Не страшно было так далеко в степь идти, к вечеру?- и посмотрел на меня веселыми глазами. Забирайтесь в бричку. Что я вам сейчас расскажу...
Мы легко вскочили на бричку, и я примостился рядом с дедом.
- Возьми-ка сынок вожжи, поправь лошадьми,- сказал дедушка.
Он передал мне кожаные ремни, а сам раскрыл дорожную сумку, достал оттуда два пряника и протянул нам с Вилли.
- Нате подкрепитесь. Небось, устали по степи бегать.
Пряники источали мятный аромат, который приятно щекотал ноздри. Мы усердно принялись за них, а дедушка начал свой рассказ:
- Помнишь Ойген, как мы расстались у Черного Яра? Ну вот. Когда лошади вытащили бричку из оврага и пошли веселее, я немного вздремнул. Не помню, сколько я спал, но проснулся от ржанья лошадей. Что такое? Ничего не пойму.                                                                                                                                                                                                         И только потом заметил неподалеку серого разбойника. Я закричал, замахал руками на него и он убежал в степь. Да... Что-то в этом году много их развелось. Зимой дядя Карл еле отбился от них, когда ездил к своей копнушке. А недавно серые утащили телушку, на том краю села... Совсем осмелели окаянные. К селу близко подходить стали…
- А волки сильно страшные?- почти шепотом спросил Вилли.
- Да, они страшные, когда их много. Да что мы все о волках? Вот послушайте, что на свете делается. Приехал я на станцию, а по железной дороге поезд идет. Спереди большой паровоз, пыхтит как самовар, а из разных дырок дым и пар выпускает. К нему тележки на железных колесах, без спиц, прицеплены. Они вагонами называются. Я стою на переезде, а вагоны все катятся и катятся мимо меня. Сколько груза на них навалено! На двух вагонах лес: бревна, доски всякие, брусья. Три дома можно было бы построить, да не просто дома, а с верандами! Другие вагоны с крышами. Я не знаю что в них. Потом покатились вагоны с какими-то телегами. Но телеги не такие, как у нас в селе. Колеса у них большие, с железными шипами. Что интересно, передняя пара поменьше, а задняя - больше! А еще, к верху труба торчит! Во!
- А что это за телеги такие?- спросил я.
- Эге! Это я потом узнал. Поезд прошел, и я поехал через переезд прямехонько к своим знакомым Захаровым, у которых сапожная мастерская. Помнишь Ойген, в прошлом году я тебе добротные башмаки привозил? Это от них. Ну вот. Устроился я на ночлег, коней накормил и пошел на привокзальный рынок закупить кое-что по хозяйству да ценами поинтересоваться. Смотрю, а там стоит тот самый поезд, с железными телегами. Тут я встретил дальнего родственника из Камышина. Поговорили о делах. Я его и спрашиваю, что за телеги стоят на вагонах. Он сказал, что они тракторами называются. Они вместо быков и лошадей. Цепляй к ним косилку или плуг- все потащат и овса им не надо. Вот так! А знаете, откуда их привезли? Из-за большого моря. Из страны- Америки. Во как! Чего только люди не выдумают! А по мне, ничего лучше лошади нет! Она - живое существо. Ласку любит. А что трактора эти? Куча железа - вот что! Ну вот, за разговором и не заметили, как приехали. Вон мама стоит у ворот, нас высматривает.
        Через несколько минут упряжка въехала в распахнутые ворота. Вилли побежал домой, а мама стала расспрашивать отца:
- Ну как папа, удачный был путь? Ничего не случилось? Все дела сделали на станции?
- Все хорошо Эмма. Муку и масло, что брал с собой, продал по хорошей цене. Жир не весь продал. Много его нынче на рынке, а за бесценок не хотел отдавать. Ничего ему не будет. Не пропадет. Яйца продал и вяленый окорок. Купил кое-что. Керосину большую жестянку. Новое седло да инструмент кое-какой. Отрез ситца, что ты заказывала. Пиджачок вот внучку купил. Еще немного денег осталось. На, прибери на черный день. Мало ли что.
        Потом мы сидели у самовара, и дедушка рассказывал о разных удивительных вещах: о паровозе и тракторах, о фабрике, которую построили на станции и о чудесной тарелке, что прицеплена к столбу на привокзальной площади, которая может говорить и даже петь песни. Я задремал, и мама отнесла меня на мою кровать. Сквозь полусон я слышал, как они еще долго разговаривали. А потом я заснул, и приснилось мне, что я еду на паровозе, весь окутанный паром, а на трубе прикреплена чудо-тарелка, из которой льется веселая музыка.