Прошло больше года после Победы. В один из сентябрьских дней, течение нашей жизни, круто изменилось. Вечером пришел дядя Райф и сообщил, что завтра, некоторых из нас, переведут на другую работу. На наши вопросы он ничего определенного не мог ответить.
     На следующий день, около двухсот молодых парней были посажены на поезд и увезены в неизвестном направлении. И я был среди них. Почему отобрали именно нас, среди сотен таких же, оставшихся в лагере? По каким критериям производился отбор? Этого мы не знали...

                                                  Не  погасай,   мое   светило!
                                                  Туман душевный   разгоняй,
                                                  Живи   меня   твоею   силой...
                                                                 Т.   ШЕВЧЕНКО

 Уездный чиновник поднялся на крутоярье и, вытирая с лица пот, повернулся к дородному мужчине в белой малоросской рубахе и в невиданных здесь широких шароварах синего цвета с напуском поверх яловых голенищ, спросил;
— Ну, как наша красавица Волга?
Дородный улыбнулся. Он еще раз обвел Волгу своими пытливыми голубыми глазами и, поправляя большую люльку, торчащую промеж ухоженных, свисающих до подбородка усов, ответил:
— Дуже могутна, гарна и дуже швыдка! Довольный  чиновник   повернулся в другую сторону. — Вот это,— показал он рукой,— поселение соляной Громады приписных  чумаков...

В марте нашу бригаду сняли с работ в каменоломне. Дали неделю отдохнуть и, опять, на работу. Нас вернули на стройку в город. Мы думали что будем снова работать на строительной площадке, где уже работали до этого. Это нас радовало потому, что работа там была легче. Но вышло по-другому. Нас повели в другую часть огромного города. Здесь тоже была большая стройка. По площадке, как муравьи по муравейнику, сновали сотни людей и медленно, переваливаясь на ухабах, словно жуки, двигались гусеничные трактора и другие механизмы. Слева, на опушке леса, высилась громадная металлическая башня. На ней огромными буквами было написано: " Сдадим Родине коксохим точно в срок! " Нас направили на  рытье котлованов под фундаменты. Дневная норма была фантастической! Мы работали исключительно...

                                                  Родные

     Через четыре месяца после моего призыва, умер отчим, австриец Франц. Он
умирал в тяжелых муках. Дышать почти не мог и, то ли в бреду, то ли наяву, бормотал:
- Несправедливым я к тебе был... Мучил я тебя Ойген. Прости меня... сын... Ты скажешь ему, Эмма?...
Его похоронили на краю поселка, неподалеку от старого казахского кладбища. Мама еще больше осунулась и сгорбилась. Тяжелый труд, болезнь и одиночество подтачивали ее и, без того, слабое здоровье. Прожив еще с год, мама решилаперебраться в другое место, в поселок Валерьевка, что лежал недалеко от большой станции Тобольской. Там жили родственники, двоюродный брат Феликс с семьей...

                                                                              Неволя
 Нас опять гонят в этот ад. Уже лето. Я все еще жив. Природа преобразилась. Куда ни посмотришь, везде невысокие горы, поросшие густым лесом. Солнце поднимается выше и становится жарко, хотя еще раннее утро. От мысли, какое пекло ожидает нас среди камней, я вздрагиваю. Мы бредем, едва передвигая ноги. В затуманенное сознание, будто из другого мира, глухим эхом, прорываются окрики конвоиров и лай собак. Страшно хочется есть. От пустой похлебки и стакана хвойного настоя в животе, временами, нарастает и затихает боль. Время от времени, желудок терзают жестокие спазмы...

    В нечеловеческом труде, когда в полузабытьи, слились день и ночь, прошли три месяца. К концу этого срока мы засобирались домой. Мы ожидали, что вот-вот нам объявят, что мы можем возвращаться к семьям. Проходили дни, а затем недели, но никто ничего не говорил нам. Тогда мы сказали Адаму Яковлевичу, что срок, который нам назначили, истек. Он буркнул, что передаст начальству. Через два дня, во время утренней переклички, к нашему строю пришел начальник лагеря и с издевкой закричал:
- Так вы домой собрались? Идет страшная война, а вы домой? Куда вам, фашисты, домой? Сгниете все здесь! Я вам покажу, предатели!...

                                       Глава первая
                                            Неволя

      В начале апреля было уже тепло. Я сменил сани на бричку. Рыжуха еле тянет тяжелый груз, из мешков муки, по непролазной грязи. Навстречу, пуская клубы дыма, ползет гусеничный трактор. Поравнявшись со мной, он остановился. Из
кабины выглянул дядя Игнат и с озорством крикнул:
- Помочь гужевому транспорту?
Я смущенно улыбнулся, но ничего не ответил, а он продолжал:
- Как поживает твоя семья, Женя? ( с некоторых пор всех немцев стали называть на русский лад) Полегче теперь?
Ничего, скоро погоним вражину с родной земли, а там и вас домой отпустят...

  Мы были в пути уже больше трех недель. День сменялся ночью, а потом снова наступал день, а наша жизнь, казалось, застыла, в тесном мирке грязного, душного от пота и испражнений вагона. Иногда поезд подолгу стоял в глухих тупиках каких-то станций и перегонов, но для нас ничего не менялось. Неизвестность по-прежнему страшила нас, а будущее было призрачным. Люди, выполнив свои естественные потребности, лежали или сидели на нарах, безучастные ко всему. Только дети, своими голосами напоминали, что здесь еще теплится жизнь.
       Вилли и я лежали рядом и смотрели в маленькое окошко, на проплывающий мимо пейзаж. Вилли произнес:
- Местность сильно переменилась, с тех пор, как мы поехали...

                                           Катастрофа

- Красиво-то как!- прошептала Кристина, глядя в  бездонное звездное небо.- Ойген, как ты думаешь, живет на звездах кто-нибудь? Взлететь бы в небо высоко-высоко и посмотреть на нашу Землю, на село, на пруд... Наверное, все оттуда выглядит маленьким-маленьким, как будто игрушечным, хрупким... Жалко, что люди летать не умеют. Правда, Ойген?
- Почему не умеют? Придумали уже крылья, и летать научились. Есть такие машины с крыльями. Самолетами их называют. Пилот сядет в кабину, включит мотор, а он как заревет… Пропеллер, как завертится и, полетел самолет...

  «ПРИ СОЛНЦЕ ТЕПЛО, ПРИ МАТЕРИ ДОБРО»

Ушла в мир иной и моя мама. Прошли уж годы, а боль от невосполнимой утраты как была острой, такой и осталась поныне. Я, никогда не допуская и тени сомнения в глубине ее чувств ко мне, отвечал ей всю жизнь взаимностью. Всегда гордился и горжусь тем, что судьба подарила мне такую маму. И надо же было случиться тому, что именно я, вернее, то, что произошло однажды со мной, с моей семьей, ускорило её кончину. Её слабое к старости сердце не выдержало потрясения, вызванного тем, что узнала о пожаре в моём палласовском доме, узнала о том, что мы стали погорельцами. Всего неделю она пролежала после того, как до неё дошли вести о нашем несчастье. Не будь пожара, она бы, конечно, пожила ещё. Почему любимые наши мамы уходят от нас всегда преждевременно?...