Запоздалый рассвет. ч 2. Тьма

           Мы плетемся уже несколько часов. Крепкие лошади кое-как тянут телегу по, неуспевшей еще просохнуть, степной дороге. Почти весь путь до районного центра мы молчали. Только извозчик изредка покрикивал на лошадей.
          Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась степь, еще не совсем проснувшаяся от долгой зимы. Грязно-желтая сухая трава покрывала видимое пространство. Только кое-где, в низинах и на южных склонах пригорков, зеленела едва показавшаяся трава, внося разнообразие в унылую темно-бурую палитру. Было пасмурно. Темное небо, почти
свинцового цвета, изредка раздвинет тучи и на несколько мгновений пропустит на землю солнечные лучи. Временами моросит мелкий дождь. Печально было на душе, а
унылая природа усиливала эту печаль.
        В район мы приехали ближе к вечеру и сразу были направлены в больницу, на комиссию. Там было много таких же, как мы, парней- немцев. Врачи работали споро, не обращая особого внимания  на наши болячки: руки, ноги целы и, ладно. На следующий день нас, человек двести, на бричках повезли на ту же станцию, откуда начался наш путь по
казахской земле. В Бредах нас посадили на поезд, уже полный такими же горемыками как мы. Тогда мы, наконец, узнали, что нас отправляют на Урал.
      Через час, после отправки состава, мы застряли на какой-то станции и стояли часа четыре.
- Большая станция... Я столько паровозов вместе никогда еще не видел,- тихо произнес, сидящий рядом со мной, парень. Он улыбнулся и продолжал:
- Меня Рудольфом зовут,- и протянул мне руку.
Я пожал его крепкую ладонь и продолжил разговор:
- Мое имя Ойген, но последнее время русские зовут меня Женя. Я из Поволжья, Недалеко от нас большой город Саратов. А ты откуда?
Рудольф ответил:
- Раньше на Кавказе мы жили, на большой станции, недалеко от Тифлиса. Дом у нас был каменный, а сзади виноградник...
Он помолчал, а затем добавил:
- Забрали все у нас, а потом выгнали. Последнее время жили мы недалеко от Актюбинска. Родители и сейчас там.
Разговор поддержал худенький паренек, лежащий наверху:
- А я Эрих. Мы раньше жили в Донбассе, недалеко от Луганска. Моего отца забрали перед войной, Мне тогда лет тринадцать было. Хоть он и в их партии был, это не помогло. Сказали, что отец у него кулак... Мать помучилась одна, с тремя детьми, а потом подалась к родственникам в Казахстан...
      В пути мы были почти месяц. Иногда, наш состав стоял целыми сутками, на каком-нибудь полустанке.  У страны были более срочные грузы. С востока двигались эшелоны с людьми и военной техникой. Ненасытная война требовала все новых жертв и ресурсов. После Троицка степь незаметно сменилась лесами. Чем дальше на север, тем лесные массивы становились обширнее, а местность более изрезанной. Все чаще можно было увидеть трубы каких-то предприятий и силуэты огромных промышленных зданий.
      В один из солнечных дней, наш состав прибыл на станцию большого города. Пути были забиты другими составами. Рядом с нашим, стоял эшелон, состоящий из железнодорожных платформ, на которых стояли зачехленные танки и еще какая-то техника. На каждой платформе сидели или стояли по два красноармейца. На ближней, к нам, платформе край брезентового чехла завернулся, и была видна надпись на броне, белой краской: "Танкоград-фронту". Мы стояли на крайнем пути. Почти рядом с железнодорожной насыпью располагались деревянные дома, окруженные только что распустившимися деревьями с нежно-зелеными листочками. За ними высились громады кирпичных зданий, покрытых копотью. Поодаль, у водонапорной башни, шумели заросли белой сирени. Свистки паровозов, шипение пара, резкие удары сцепляемых вагонов и еще какие-то звуки - все это сливалось в непрерывный гул, висящий над станцией.
      Мы уже привыкли к частым остановкам и долгим стояниям в тупиках и, поэтому, раздавшаяся  команда, прозвучала для нас неожиданно:
- Выходим на улицу! Строимся в колонну по четыре!- неслось вдоль вагонов.
          Неразбериха у состава длилась долго. Наконец люди были построены. Колонна, конвоируемая солдатами, двинулась со станции. Мы долго шли по окраине, среди фабричных корпусов, дорожных эстакад и складов. Вдруг, за грязно-коричневым зданием, с узкими и высокими окнами, открылось необычное зрелище. В неглубокой, но обширной
низине, расчищенной от леса, копошились тысячи людей. То в одном, то в другом месте, загорались ярко-голубые ослепительные вспышки, разбрызгивая снопы искр. Неподалеку, справа, виднелась высокая, но еще недостроенная кирпичная труба, а рядом, леса строящегося здания, огромных размеров. Туда-сюда сновали полуторки, тарахтели гусеничные трактора. Мы прошли еще немного и нас остановили на ровной площадке. Где-то вдалеке послышался лай собак. Через некоторое время мы увидели, что к нам подходит отряд солдат. Некоторые из них, на поводках, удерживали рвущихся собак, лай которых оглашал окрестности. Начальник нашего конвоя передал нас командиру подошедшего отряда. Вскоре раздалась команда:
- Разбиться на партии по сто двадцать человек! Сесть на землю, по партиям!
С теми, кто мешкал, не церемонились. Со всех сторон неслось:
- Быстрее, фашисты проклятые! Не вставать, предатели!
Кое-кого покололи штыками, а некоторых покусали собаки. На холодной земле мы просидели часа три. Все были ошарашены, унижены и ничего не понимали. С первых минут пребывания здесь, в нас хотели убить все человеческое, сломить волю к сопротивлению.
     Потом была баня. Нас словно скот загоняли туда, подгоняя прикладами. На мне, штыком, порезали фуфайку. В моечной было полно людей. Я кое-как нашел таз, набрал воды и стал смывать с себя, накопившуюся за месяц грязь. Рядом, на лавке, сидел голый мужчина в годах и неподвижно смотрел в пол, опустив голову. Я обратился к нему:
- Отец, почему вы не моетесь? Скоро нас выгонять будут.
Он приподнял голову и ответил:
- А зачем? Чтобы чистым сойти в могилу?
Я почти шепотом, со страхом в душе, заговорил:
- Что вы такое говорите? Почему в могилу? Зачем в могилу? Я слышал, что мы поработаем, три месяца, и нас отпустят домой...
Он перебил меня:
- Ты думаешь, сынок, нас на курорт привезли? Заметил, как с нами обращаются?- он замолчал, а через время продолжал,- Когда мы шли, мимо проезжала машина, с открытым задним бортом, и я видел нескольких несчастных, лежащих в кузове...
Он не договорил. Дверь из предбанника распахнулась и пожилой солдат заорал:
- Кончай мыться! Выходи стричься!
Люди, недомывшись, спешно стали выбегать из моечной. Только мужчина, с которым я говорил, не трогался с места. Я схватил его под локоть, чтобы помочь подняться, но он не хотел и отталкивал меня рукой. К нам подбежало несколько солдат. Ударом приклада меня отшвырнули в сторону, и я попятился к двери. Несколько ударов обрушилось на пожилого мужчину, но он не вставал, а только сжался в комок. Еще несколько ударов: в грудь, по спине, по голове и, окровавленное тело, сползло на решетчатый деревянный пол. Я в ужасе выскочил в дверь...
     Наша партия сидела в коридоре бани. Все уже были пострижены налысо, но еще голые. Наша одежда жарилась в специальном шкафу, чтобы не было насекомых. Рядом со мной сидели Яша, Федя и Эрих. Мы не разговаривали. Все были слишком подавлены. Потом мы еще долго сидели на земле, пока не помылись все вновь прибывшие люди. Затем нам вручили рабочий инструмент: лопаты, кирки, ломы и в колонне, по четыре, повели куда-то. Обогнув стройку, мы углубились в лес, но шли недолго. Вскоре просека вывела нас к обширной площадке. Она была обнесена колючей проволокой, в два ряда. По углам ограды стояли деревянные вышки, а на них охрана. Между рядами колючей проволоки, тоже ходили охранники. Некоторые солдаты были с собаками. У ворот, над которыми было написано: " 16 стройотряд ", нам было приказано остановиться. Здесь нас держали несколько часов: пересчитывали по партиям, сверяли списки, а затем, открывалась одна половина больших ворот и толпа новых узников, поглощалась лагерем. Внутри лагеря, на обширном плацу, окруженном бараками, нас снова построили. Вокруг стояли солдаты, а перед фронтом, группа офицеров. Из нее вышел толстый человек низкого роста и надрывно закричал:
- Граждане! Я начальник лагеря. Фамилия моя Горюнов. С этого дня вы находитесь в трудовой армии. Идет тяжелая война с фашистами, и вы будете находиться на особом, на военном положении. Что от вас требуется? Первое- дисциплина! Второе - добросовестный труд! За всякого рода нарушения, будет наказание по законам военного времени. Никому не будет пощады, особенно предателям, пособникам фашистов. Пока вы будете жить на улице. Скоро будет закончено строительство тридцать первого и тридцать второго бараков...Дальше я не слушал. В голове, как- будто молоты стучали: «Предатели..., предатели..., предатели...» - и вихрем проносились ужасные картины минувшего дня.
     Около одиннадцати часов вечера, с работы стали возвращаться люди. Партия за партией заходили они на территорию лагеря, в сопровождении конвоя. Эти было страшное зрелище. Люди были измучены, шли еле-еле. Одежда клочьями свисала с истощавших тел. Некоторым помогали идти соседи по строю. Возраст их было трудно сразу определить, но при внимательном рассмотрении было видно, что среди них были люди разных возрастов, от совсем молодых, до пожилых. Лагерь наполнился гулом тысяч людей. Мы сидели под стеной барака и со страхом наблюдали за происходящим. Я, в это время, думал:
- Неужели и мы будем такими же? Разве это люди? Как в них еще жизнь держится?... Да, через месяц мы будем так же страшны...
Мои раздумья прервал пожилой человек, который устало, опустился у стены барака, неподалеку от нас. Он закашлялся и, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Еще один день прошел... Я еще живой... Не думал, что целых шесть месяцев выдержу... Ну, ничего, недолго осталось...
Он еще что-то хотел сказать, но опять закашлялся, а потом, закрыв глаза, сидел хрипло дыша. Я, слушая его речь, обратил внимание на  сильный акцент, выдававший в нем не славянина. Я пересел поближе к нему и спросил:
- Вы откуда отец?
Он открыл глаза, повернув голову, оглядел меня и ребят, сидящих неподалеку, и почти прошептал:
- Новенькие, наверное? Еще не отощали... Мало все Ему, усатому...
Он замолчал, потому что кашель душил его. Отдышавшись, он продолжал:
- Какой я тебе отец? Недавно тридцать семь минуло... Финн я. Слышал о такой стране? Красивая страна... Много леса и везде озера, озера... Разные тут люди. Итальянцы есть и румыны. Всего пятнадцать тысяч здесь... мучаются.
Он замолчал и продолжал сидеть, прикрыв глаза. Только его хриплое дыхание говорило о том, что он еще жив.
     Когда стемнело, на вышках зажглись прожектора. Их голубые лучи шарили по зданиям, земле и окружающим лагерь деревьям. Было холодно. От земли тянулосыростью, а из леса выполз туман. Я долго не мог уснуть от холода и мыслей, будораживших мое сознание. Незаметно я  уснул, но кошмары минувшего дня и во сне не давали покоя.

                                                                       Глава вторая
                                                                 Между жизнью и смертью

     Меня разбудили звонкие удары трубы о кусок рельса. Я открыл глаза и в предрассветных сумерках увидел суету людей, спешивших занять свое место на плацу. В разных концах лагеря, на разные голоса, звучала одна и та же команда:
- На работу строится!... На работу строится!...
Мы схватили инструмент и поспешили к месту построения. Кое-как, среди десятков партий, мы нашли нашу. После быстропереклички нас повели на работу.
     Работа оказалась недалеко от лагеря. Это была каменоломня на краю горы покрытой лесом. Перед началом смены, нам представили нашего бригадира, крымского немца, Адама Яковлевича и установили норму выработки. После этого мы приступили к работе. Это был адский труд. Каждому установлена норма - три вагонетки камня, за смену.  Этот камень нужно было выломать из монолитной скалы, измельчить, погрузить в вагонетку, вытолкать ее наверх, разгрузить и аккуратно сложить, чтобы учетчик мог сделать замер. В нашей партии были, в основном, молодые ребята. Мы добросовестно принялись за дело, но к полудню все выдохлись. Ныли плечи и руки, а на ладонях вздулись огромные волдыри. Я присел передохнуть, но раздался окрик охранника:
- Работать! Не останавливаться!
Я снова схватился за кирку. Пот заливал глаза, сознание мутилось, и силы были на исходе. Наконец прозвучала команда:
- Перерыв на полчаса!
Мы думали, что сейчас нас накормят, но не дождались обеда. Все короткое  время отдыха, мы обессилено пролежали в тени каменных глыб.
     Не помню, как я доработал до вечера. Измученные, мы брели в лагерь, под лай свирепых собак и окрики охранников:
- Шевелись! Не разговаривать!
Кое-как дошли мы до лагеря и пошли в то место, где провели предыдущую ночь. Здесь уже расположилась группа людей из другой партии. Они сидели молча. Эрих обратился к ним:
- Вы давно здесь? Где вы работаете?
Пожилой человек, как бы нехотя, ответил:
- Уже третий месяц. На лесоповале мы...,- он не договорил, и устало прикрыл глаза.
Яша, Эрих, Федя, я и еще несколько человек, сели в полукруг и стали доставать, что у кого осталось из продуктов. На деле оказалось, что почти ничего нет. Мы разделили остатки сала и сахар. У меня еще было пшено, но его негде было приготовить. Когда я засовывал его обратно в вещевой мешок, то человек, который разговаривал с нами, тихо сказал:
- Дай его мне...
Я подал ему мешочек, а он, почти вырвав его из рук, стал лихорадочно развязывать его узловатыми пальцами. Потом, так же лихорадочно, он стал пригоршнями запихивать пшено в рот, отвернувшись от всех. Я посмотрел вокруг и увидел жадные взгляды других людей. Рука с кусочком сала, сама потянулась в сторону неподалеку сидящего человека. Я отдал его. Мои друзья сделали то же самое.
     Оставшись без ужина, я свернулся калачиком на земле, подложив под голову вещевой мешок и стал слушать затихающие звуки лагеря, приготовившегося к тревожному сну. Вдруг, какая-то тень накрыла меня. Я вздрогнул и повернул голову. Рядом со мной стоял Адам Яковлевич. Он, обращаясь ко всем, сказал:
- Плохо вы сегодня работали... Не постарались.
Федя, с запальчивостью, ответил:
- Мы старались! Мы работали изо всех сил!
Бригадир продолжал:
- Видно сил у вас оказалось маловато, что норму никто не сделал. Завтра вы не получите свой хлеб...
Он резко повернулся и пошел, а мы с недоумением  смотрели ему вслед.Молчание нарушил парень, которому я отдал сало:
- Вы не налегайте на работу с утра, а то выбьетесь из сил. Работайте равномерно. Тогда норму выполните и свои 650 граммов хлеба получите... Без хлеба никак нельзя здесь...
Он подумал, а потом сказал:
- Не повезло вам. Плохой бригадир вам достался... Плохой он человек. Злой человек. Он на рубке леса уже работал. Не в нашей партии. Выслуживался перед этими... Обирал людей. На него рабочие ель свалили, но бог спас его. Почему бог помогает плохим людям? Он замолчал. Мы тоже молчали.
     Однообразные, тяжелые дни, тянулись нескончаемой чередой: подъем, баланда, каторжный труд, пот, боль в мышцах и суставах, баланда, тревожный сон, подъем...
     В один из жарких, таких похожих друг на друга июльских дней,  я монотонно долблю тело скалы киркой. Пыль набивается в глаза, нос, уши, оседает в легких. Пот, размывая пыль, грязными ручьями течет по лицу. Эта работа, доведенная до автоматизма, казалось, срослась с твоим телом. Она медленно, но неуклонно, высасывает силы. Смена
тянется бесконечно. Сознание размыто. За два месяца, мускулы и жилы, отработали каждое движение и сами " знают" что делать. Удар, брызги каменной крошки, натужный подъем кирки, еще удар... Я не сразу обратил внимание на характерный треск. Скала дала трещину. Теперь, меняя кирку на лом, можно немного передохнуть и попить воды. Я медленно побрел к бодяге с водой, не смотря по сторонам, но каждым мускулом чувствуя, как вокруг сотни людей, в неимоверных муках, крушат земную твердь. Вдруг, откуда - то сверху, раздался страшный грохот. Я инстинктивно прижался к камню, обдавшему меня жаром. Миг спустя, огромный кусок скалы пронесся надо мною и скрылся за уступом каменоломни. Он прыгал с уступа на уступ, пока не упал на дно карьера. Раздались истошные крики. Я подошел к краю и увидел страшную картину: несколько работников и один охранник были раздавлены обломком. Их изувеченные тела лежали в неестественных позах. Среди них было тело моего земляка и друга, Феди Келлера. Отовсюду, к месту катастрофы, бежала охрана, но что было дальше, я не видел, так как стоящий неподалеку конвоир заорал, наставив на меня дуло винтовки:
- Не стоять! Работать, немчура проклятая!