По следам военного детства. А. Тахтаров, гл2

                                                                     
   Выжили, хотя, в общем-то, никаких шансов у нас на это не было. Отец, основной кормилец наш и добытчик, тяжело и надолго заболел. Созданные с осени кое-какие запасы из продуктов к середине зимы закончились. Познали мы тогда в полной мере и холод, и голод. Никому не было дела до нас, до землянки, затерявшейся в заснеженной степи, разве что часто наведывались волки, однажды сожравшие нашу собаку. Правда, по ночам иногда беспокоили  и люди. На их настойчивые стуки мать открывала двери, но ничего не могла им подать. Как она нам говорила, то были солдаты, убежавшие от ада Сталинградской битвы в глубь казахстанских степей.
   Одним словом, выжили. Дождались прихода весны, когда прилетели грачи, появились в их гнёздах яйца, Вылезли из нор суслики. Чем не мясо? В пищу шли корни чакана, дикий лук, молодая крапива, конский щавель. Даже молочай (растение с ядовитым млечным соком) после некоторой обработки годился к употреблению.
   Не одни мы, конечно, бедствовали. Как уже упоминалось выше, наша землянка находилась в некотором отдалении от Томатного, где жили в то время более десятка семей, наверное, общие лишения, страшная нужда тесно сблизили нашу семью с томатновскими, и я до сих пор с глубокой благодарностью и теплотой вспоминаю всех детей и взрослых, живших в хуторе в то далёкое военное время. Алексей и Фёдор Полуосьмаки (их старший брат Иван и отец Василий Васильевич воевали, позже вернулись), Саша Кострыко (умер несколько лет назад), Иван, Валя и Виктор Торянниковы (Виктор, учась в Сталинградском ФЗУ, погиб, подорвавшись на мине), Маруся, Нина и Тоня Сероштановы (называю девичьи фамилии), Виктор,Валя, Ира, Саша Мариненко, Рая Слабун, Рая Половко, Зоя Соловьёва, Нина и Юра Слюсаренко, Лида и Саша Штукерт... Чуть дальше от Томатного в сторону Савинки жили Рая Иванчук, Юра, Валя и Гена Кузьменко. Они тоже часто бывали на Томатном. Все мы были дружны, особенно сверстники. Не припомню ни одного какого-нибудь случая распри в нашей среде, проявления жестокости, бессердечия.
   Конечно, была и группа закадычных друзей. Это Алёша Полуосьмак, Саня Кострыко, Ваня Торянников, Витя Мариненко, мой братишка Роман и, смею думать, я, пишущий эти строки. Никогда не отставали от нас ребята помоложе - Саня Штукерт и Юра Слюсаренко. Правда, одна многодетная томатновская семья всё же оставалась ото всех нас в стороне. И мазанка их стояла как-то особняком, в саду. Отец семейства Павел Иванович Жевак, балагур, большой выдумщик, никогда не высказывавший никакого беспокойства, не чурался ни с общения со взрослыми, ни с нами, детьми. Как-то пришёл он к нам в землянку поговорить с больным отцом "за жизнь". Присел на предложенную табуретку. Полы основательно поношенной его солдатской шинели распахнулись, и мы увидели кальсоны с дырками на коленях...
   Осталась в памяти и такая картина. Проходя мимо жеваковской мазанки в один из первых весенних дней, когда снег уже заметно подтаивал, я увидел, как из домика друг за другом высыпали босые, а некоторые и без штанишек ребятишки (были среди них и мои сверстники). Побегали-попрыгали и опять юркнули в двери.
  Мой старший брат Александр, тогда ещё подросток, а полутора годами позже ушедший на фронт, как-то заглянул к Павлу Ивановичу домой.
  - Одна железная кровать с тряпьём на ней, солома на полу и куча детей - вот и всё, что я увидел,- вспоминает он.
  Видно, осознание своей крайней нищеты и не позволяло детям этой семьи общаться с нами, хотя и мы все в этом отношении совсем недалеко ушли от них. По-моему, и доныне все дети Павла Ивановича здравствуют. Имя одного из них - савинского механизатора Петра Жевака я как-то встретил на страницах районной газеты. Он назывался в числе лучших хлеборобов хозяйства.
  Но вернусь к плантации. В отличие от происходящего в нынешнее время тогда в действительно экстремальных условиях довольно крупная овощеводческая плантация райпищекомбината обеспечивала продукцией даже население соседних районов. Хорошо помню несколько случаев, когда за картофелем и капустой приезжали к нам военные машины из воюющего Сталинграда.
   С ранней весны на плантацию съезжались до сотни, а то и больше женщин, девушек, подростков, а некоторые на весь сезон перебирались на весь сезон из Савинки, Палласовки, близлежащих бригад. Размещались в землянках, оставленных немцами, строили новые, такие же примитивные. Главенствовал, конечно, ручной труд. Никаких сельхозмашин не было. Выручали несколько голов рабочих быков, верблюдов, лошадей. На них пахали, бороновали, сошили. А воду на плантацию подавал "мотор" - некий допотопный агрегат, научное название которого вряд ли кто-нибудь сегодня уже помнит.
   Рабочий день начинался с восходом солнца и заканчивался с вечерними сумерками.
   Мы, уже названные мальчишки и девчонки, работали наравне со взрослыми. Считали это как само собой разумеещееся. Только по истечении многих лет я стал удивляться: откуда тогда у в общем-то полуголодных детей и подростков брались силы, чтобы ещё и после работы до поздней летней ночи играть в разные, прежде всего, конечно, в военные игры, посещать импровизированную танцплощадку на плотине через Торгун. Мы ещё не умели тогда танцевать модные тогда вальсы, танго, польки, но посмотреть, как это делают постарше нас, было очень интересно.Да и как было в условиях темноты удержаться от соблазна забросать танцующие пары лопуховыми "бомбами" ( пылью, завёрнутой в лопуховые листья). Нередко рядом с веселящейся молодёжью мы устраивали игру в "третьего лишнего". Носились по кругу так, как будто и не было вовсе прошедшего утомительного рабочего дня.
  С каждым очередным военным летом в нашу компанию вливались всё новые и новые мальчишки и девчонки. Помню, работали на плантации сёстры Горбаневы, Половко, Алла Алиева из Савинки, Алла Зинченко, Рая Борисенко, Ваня Монько, Егор, Саша,Тоня Ламтёвы, братья и сёстры Золотарёвы, Кудермятовы, Семисотовы, Маслёнины, Гайворонские из Палласовки и другие.
   Почему всех помню? Ведь никто из них  не был даже моим одноклассником - обычно это имена школьных друзей не стираются из памяти. Да и более полувека прошло с того времени...
   Здесь я позволю себе небольшое отступление.
   Много лет спустя после описываемого периода стал я однажды случайным свидетелем беседы отца с приехавшим погостить из Ростовской области его старшим братом. Брат выразил удивление, как это удалось моим родителям в такое тяжёлое время не только не потерять кого-либо из нас, шестерых детей, но и поднять всех на ноги, вырастить, в общем-то порядочными людьми.
 Отец произнёс тогда запомнившуюся фразу: "Нужда, брат,- самый мудрый воспитатель". Теперь, с высоты своих прожитых лет я понимаю: отец говорил это, имея в виду, конечно, не только нас, детей, но и себя с матерью, всё старшее поколение. Всех заставила как бы мобилизоваться, проявить свои лучшие человеческие качества та великая нужда, которую породило страшное военное лихолетье.
  Будь жив отец сегодня, он бы , наверное,обязательно уточнил своё мнение. Не всякая нужда, сказал бы он, воспитывает. Созданные искусственно, бездарно проводимыми реформами трудности в абсолютно мирное время озлобили людей, противопоставили их друг другу. И детей, и взрослых.
   В период же нашего детства всё обстояло иначе. Причины всех мыслимых и немыслимых бед, всех наших голодных и холодных дней мы знали, принимали их как неизбежность. Облегчали трудности чистые, очень доброжелательные отношения между нами и нашими родителями, взрослыми.
   Казалось, в самом нашем воздухе, котором мы дышали, витало что-то такое, что обязывало нас всех держаться друг друга. Словно кто-то подсказывал, что в одиночку, разрозненно никто из нас не выживет. А, может, не вообще кто-то и что-то, а конкретно идеология работала, которой сегодня просто нет никакой? Была национальная идея, которую сегодня никак не определят. Мы все были поставлены в равные жизненные условия. У нас не было никаких оснований завидовать друг другу - разве что только уму другого? Мы ничего не прятали друг от друга, делились последним. И это быстро сближало нас, роднило душами и сердцами.
   Думаю, что после сказанного надо ли отвечать  на поставленный мною вопрос, почему я помню имена всех тех, с кем пришлось общаться в далёком детстве, почему мне дорога память о них.
   Сейчас кое-кому неймётся объяснить единение людей от мала до велика в годы Отечественной войны проявлением стадного чувства, воспитанного -де в нас тоталитарной системой. Что тут сказать? Так можно разглагольствовать, конечно, только с целью оправдать своё право наживаться, обогащаться за счёт своего ближнего, с целью доказать всем, что человек человеку всё-таки волк.
   Ну да ладно с политикой. Нет-нет да и касаюсь её, хотя и не надо бы. Уж очень это неблаговидное занятие.
     Расскажу  ещё хотя бы вкратце о том, какое воздействие во время войны производили на детские души поступки наших родителей, старших, как эти поступки воспитывали нас зачастую лучше всяких слов.
   Пропустив один учебный год, я снова начал учиться. Осенью 1943 года вся наша семья собралась в Палласовке, в своём доме, который недавно освободили военные. Запасшись огородной продукцией, некоторым количеством ржаной муки (кажется,  выменяли  на картофель),  мы жили сносно. В посёлке продолжали функционировать эвакогоспитали. Ходячие раненые почти ежедневно группами приходили к нам и предлагали в обмен на хлеб и табак комковый сахар, куски мыла, что-то из вещей.